Париж и центр Помпиду. День первый. Странный.

Вот уже вторую неделю пытаюсь собраться с мыслями и описать свои парижские приключения, но неведомые силы "момент истины" постоянно задвигают куда-то в дальний угол. Домашняя обстановка и вид из окна на единственный в округе дом (туман,туман в зловещей тишине) -настоящие декорации к какому-нибудь фильму "Другие"- вот пойду вечером на чай и неожиданно выясню для себя, что я давно уже призрак, поэтому-то и сплю целыми днями. А призраки часто бывают в Париже, интересно? Мне кажется, им в норвежском лесу куда приятней существовать.
Пока я еще берегу воспоминания, извлекаю их из памяти небыстро и нечасто, да и то для того только, чтобы пылинки посдувать, а потом назад, на полочку, чтобы не разбились вдребезги. Поэтому когда доберусь до самых приятных, сказать сложно. А моменты, вызывающие зевоту, - это всегда пожалуйста.
Итак, первый день, Центр Помпиду. Такая же часть Парижа, как Лувр или Эйфелева башня, только менее понятная. Вот такого чуда там навалом:

Преимущество Помпиду перед Лувром или даже Средневековым музеем Клуни в том, что осмотреть его можно часа за полтора, причем все шесть этажей за раз (бОльшую часть времени я провела в магазине открыток) и при этом утверждать с гордостью, что видел все, ну абсолютно все и совершенно при этом не утомился. Хотя, нет, можно,конечно, разглядывать штаны на веревке часами, это дело вкуса, тем более, что все современное искусство, как известно, тесно переплетено с его интерпретацией. Без правильной интерпретации никуда, ну вот просто ни шагу. Вот кому-то кажется: просто штаны и при чем тут листочки, а критики скажут "радикальная мысль, новые горизонты сознания, свежий взгляд на столь привычный в быту объект".

В попытке распознать, какую свежую мысль несет нам очередной арт-объект, вычленить, так сказать, мысль творца, мы приобщаемся к прекрасному:

В этом смысле мне сразу вспоминается диалог из замученного уже всеми канторовского "Учебника рисования", приведу тут, а вдруг кто, хехе, не читал:

"Тщетно пытался научиться Павел новой манере разговаривать и понимать искусство. Разговоры меж ним и его учителями делались нелепыми. – Такого художника – Ле Жикизду – знаешь? – спрашивали его. – Нет, а он что нарисовал? – Ну полоски, можно сказать: линии. – Зачем? – Самовыражение. Культовый художник. – Понятно. – А Сэма Френсиса знаешь? – Нет. А он кто такой? – Тоже художник. Американский. – Культовый? – Культовый. – А что рисует? – Прямые линии. – Как Ле Жикизду? – Ну не сказал бы; не сказал бы. У Ле Жикизду они совершенно иные. – Кривые, что ли? – Чуть толще, с другим нажимом. – Тоже самовыражение? – И ещё какое. Можешь мне поверить. МОМА его выставку делал. – Кто-кто? – Музей современного искусства в Нью-Йорке. – Понятно. – А Дона Каравана? – Нет. – Каравана не знаешь? – Не знаю. – А художник, между прочим, культовый. – Да не хочу я про него слышать. – Тебе обязательно надо знать Каравана. – Зачем это? – Если ты хочешь идти в ногу с веком, должен знать. – Как они мне все надоели. – Культура надоела? – При чем здесь культура? – Это и есть современная культура. Она тебе не нравится. Назад, стало быть, в пещеры? – Господи, почему же в пещеры? – Кавару ты хоть знаешь? Художник мейнстримный. – И культовый, полагаю. – Для своего поколения, безусловно. – А для кого-то, значит, – нет? – В любом случае это – мейнстрим. – Интересно, всякий культовый художник – мейнстримный? И всякий ли мейнстримный – обязательно культовый? – По-моему, всякий мейнстримный – обязательно культовый. – Точно? – Думаю, да. – Я тоже так думаю."

И еще немного, о перформансах,  нам их застать не удалось (хотя, чем не перформансы надувание  огромных мыльных пузырей у главного входа в здание?):

"Скажем, художник Сыч продолжал с неумолимой регулярностью устраивать перформансы с хорьком, то есть публично насиловать животное. Но самый акт насилия над животным значил бы крайне мало без его толкования, без того, чтобы кто-то занимался организацией представлений, общением с прессой и т. п. Роза Кранц сумела употребить своё влияние и внедрить творчество Сыча в культурную жизнь столицы. Акт совершался теперь на сцене Политехнического музея, там, где некогда читал стихи молодой Маяковский, и представление неизменно собирало полный зал. Билеты продавались в театральных кассах по цене хорошей оперы в Большом, а перекупщики перед началом представления требовали аж тройную цену. Словом, дела шли, и недурно, надо сказать, шли."

Мы никакого насилия, к счастью, не увидели, зато обсудили всех и вся у веселых фонтанов, расположившихся под надзором Дали справа от невнятного, убийственного здания Помпиду:

Чтобы опровергнуть домыслы о том, что в Помпиду я больше ни ногой, скажу с уверенностью, что ходила бы туда снова и снова ради видов, открывающихся на Париж с последнего этажа и магазина открыток, опять-таки. Париж можно увидеть со всех возможных и невозможных ракурсов, жаль только, что билет за 12 евро все равно покупать приходится: