Про сомалийских пиратов, курсы норвежского и плохую память

На курсах норвежского языка, куда я заезжаю раз в неделю уже который месяц, происходят необычайные порой вещи. Для меня теперь вообще каждая вещь, так или иначе связанная с живыми людьми, необычайна. Стоит только отметить юбилей - год проживания на удаленной от всех на свете благ и ужасов цивилизации ферме,- и каждая мелочь внекомпьютерного общения становится настоящим событием. Правда, все интриги кружат вихрь исключительно в моей голове.

На деле все более прозаично. Вот шумные поляки и их жены, понимающие русских с полуслова (зачем-то учили ко всему прочему гимн Советского Союза в школе); вот хмурый шофер-дальнобойщик из Голландии, расхаживающий зимой в сабо на босу ногу; а вот кокетка-китаянка и родная ей по духу всем довольная пышка из Тайланда. И многие другие, периодически исчезающие и воскресающие через несколько недель, а чаще - пропавшие навсегда лица. Я наивно полагала, что всех нас объединяет жажда познания, ненасытное желание освоить норвежский и тяга к общению. Но на ферме живу только я, остальные, кажется, по говорящим жителям планеты Земля не тоскуют вовсе. Они приходят на курсы по каким-то очень приземленным причинам, вроде необходимости отслушать 300часов, - таково требование к приезжим, если они официально работают в Норвегии. По истечении этих часов люди просто растворяются, получив документ с подписью ректора. При этом у растворившихся проблем с разговорным как раз больше всех. На их месте точно из воздуха возникают другие персонажи, как, к примеру, юноша из Сомали, которого мне все время хочется расспросить, как там у него на родине дела с пиратами обстоят.

Но я молчу. Потому что знаю норвежский куда хуже, чем он, а с английским у всех, кроме преподавателя, большие проблемы. Зато каждый раз вслушиваюсь в произнесенные им шутки, пытаясь уловить нотки пиратского прошлого и самостоятельно додумать, как он бегал по кораблю с родителями в детстве, потому что бабушек и дедушек не было, и не на кого было его оставить. В некотором смысле я, конечно, отвыкла от принятых в человеческом обществе норм поведения, и часто собственные фантазии принимаю за обыденную реальность, но в данном случае врать не вижу никакого смысла.

В Сомали пираты не просто существуют. Там их много. Вооруженные ограбления рассекающих местные волны иностранных кораблей- единственный заработок  жителей поделенной на зоны влияния страны. Благодаря давнему мимолетному знакомству с крепким рабочим из выдуманного сомалийцами государства Пунтленд, много лет проживающим в Норвегии и не желающим ворошить темное прошлое, но непрозрачно намекнувшим, что да, я права,- кругом пираты, а что ж им там еще поделать, я теперь в каждом темнолицем новичке на курсах вижу ужасы кровопролития. Конечно, к подростку, сидящему в душном помещении учебного центра слева от меня раз в неделю, это вряд ли относится. Он бойко рассуждает не столько о налогах и заработке, что волнует здесь всех и каждого, сколько о небе и звездах норвежских земель и тонкостях диалектов. И это прекрасно, романтично, как-то совсем удивительно, но, увы, мало связано с жестокими предками или полным награбленных сокровищ детством.

Каждый раз, разучивая дома очередную порцию новых слов и диалогов, я  думаю, что вот-вот и научусь уже расспрашивать коллег о вещах мне важных. И каждый раз, понимая, что мало приблизилась к доскональному пониманию языка троллей, утешаю себя мыслью о том, что мне было бы дико скучно узнать обо всех этих домохозяйкиных и рабочих буднях, их бесчисленных детях и радостях жизни повышенного комфорта. Кто знает, может по этой причине я не смогла, к собственному ужасу, запомнить имя нашего профессора.
"Можно узнать, как вас зовут?"-обратилась к нему свободно владеющая языком, но направленная конторой за бумагой о трехста часах вновь прибывшая полячка. "Спросите у кого-нибудь, мы должны учиться непринужденно беседовать друг с другом", - подмигивает ей преподаватель и тут же указывает на меня глазами. " У Нины, например". Я никогда не хотела стать страусом, но в эту минуту моя голова заныла от желания спрятаться в теплый песок. "Боюсь произнести имя неправильно,"- вот и все, что я успела придумать, пока догадливый норвежец Стейнер писал на доске свое вполне простое имя. К моему счастью, у него самого с памятью дела обстоят не лучшим образом, а потому подобные недоразумения воспринимаются вполне обыденно. К тому же, если я, как многие здесь, завтра же пропаду навеки, то все обиды теряют смысл. Разве стоит обижаться на человека, которого больше, возможно, никогда не увидишь?